О птицах-жертвах весенней охоты

Кряква

Повыше поднимается солнце, ветерок разгоняет белесую пелену, и темные силуэты становятся расписными селезнями и рябенькими утками.

С самой первой зимы, как перегородила плотина речную долину, остаются тут зимовать кряквы. Не какие-то больные или истощенные подранки, не решившиеся на дальний перелет, а здоровые, сильные и упитанные птицы в полном брачном наряде. Они то выстраиваются на тонкой, подточенной течением кромке льда, то взлетают и, сделав круг-другой над заснеженными берегами, опускаются на воду, плавают, купаются, охорашиваются, дремлют, ходят по бетону водосброса у опущенных затворов. Когда десятка три-четыре зазимуют, когда - побольше тысячи. И ни ссор, ни ухаживаний в огромной стае. Кажется, каждый плавает в ней сам по себе, как было месяц назад, перед ледоставом. Но постепенно глаз улавливает в общем движении какой-то порядок, и оказывается, что большинство в стае - неразлучные пары, что каждая утка плавает за одним, своим селезнем. Совсем незаметно повернуло солнце на лето, а на птичьих зимовках уже образовались недолговечные утиные семьи. Но до весны этот союз выглядит как помолвка, и все живут, не уединя-ясь, в общей стае, в которой к тому же чуть ли не четверть всех птиц - селезни-холостяки. Они сейчас вроде бы безразличны к удаче соседей, но на апрельских разливах, на полевых лужах и озерах будут, пренебрегая возможной опасностью, а порой и рискуя жизнью, гоняться за утками - и за свободными, и за чужими, стремясь наверстать упущенное зимой.

Всю яркость и красоту брачного наряда семейные и холостые селезни демонстрируют на весеннем токовании. И позы и звуки этого ритуала создают впечатление, будто селезни, стосковавшись где-то по хорошей воде, купаются в упоении, смывая несуществующие пылинки с безупречно чистого платья. Птицы трясут хвостом, крутят головой, становятся на воде во весь рост, окатывая себя множеством брызг, быстро плавают, положив голову и шею на воду, и так картинно поднимают хвост и крылья, что становятся не похожи на самих себя. Они никогда не крякают, а во время токования свистят и как-то хрипловато хрюкают и, резко чиркая клювом по крылу, издают особый скрип. Крякает утка, и это по ее голосу назван вид.

С гнездовыми делами кряквы стараются не мешкать. Утка начинает строить гнездо и откладывать яйца до прихода настоящего и устойчивого тепла. Мало того, нередко бывает так, что снесенные яйца сутками лежат под холодным дождем, словно бы брошенные наседкой в неглубокой ямке, устланной прошлогодней растительной ветошью. Но и от такого испытания жизнь под скорлупой не угасает, и утята вылупляются из всех яиц крепкими и здоровыми. Греть яйца утка начинает, как только снесет последнее, обкладывает их собственным пухом, а во время коротких отлучек прикрывает им же и сверху, чтобы не остывали. Днем она гнезда не покидает, на кормежку отправляется в сумерках. Утром, если до воды далеко, пьет росу с травы рядом с гнездом и снова ложится на яйца.

Есть немало птиц, которым для гнезда нужно строго определенное место. Нет места, не будет и гнезда. Дятел, не найдя в лесу больного дерева, попытается выдолбить дупло в стене лесной сторожки, но никогда не будет ковырять земляной обрывчик. Скворцу и стрижу годятся и щель, и дупло, и домик, но чтобы обязательно была крыша над головой. Аист сложит толстый помост на дереве или безглавом церковном куполе, но никогда не сделает этого на земле, чомга - только на воде, ласточка-береговушка - в норке, щегол - на ветке... Кряква в этом отношении почти универсал среди птиц. Ее гнезда находили в глухой ольховой чаще и в открытой степи, на кочке среди болота и на чердаке высокого дома в центре большого города, на земле, в дуплах, на кучах сплавного мусора, в грачиных и ястребиных гнездах, возле воды и далеко от нее, в ящиках и камышовых шалашиках, сооруженных охотниками специально для нее.

Ее утята не знают страха перед высотой и без замешательства прыгают на зов матери с крыши или дерева, будь внизу густая трава или голый асфальт. Падают, не кувыркаясь, а словно бы на парашютиках, растопыривая пальцы перепончатых лапок. Пух на них такой густой, а сами так легки, что скорость падения и сила удара о землю не опасны для их жизни. Спрыгнул последний, сбились гурьбой и побежали за матерью к воде. Есть в первый день не хотят. А когда захотят, просить не станут: каждый ловит и собирает то, что пригодно в утиную пищу. Они пробуют на клюв буквально все: ловят на траве комариков, снимают с нее мелких улиточек, глотают сочную ряску, выцеживают из воды самую крошечную живность, охочи до разных семян. В общем-то программа утиной жизни довольна проста, и учить малышей ничему не приходится. Их надо только предостерегать, предупреждать да защищать, пока совсем малы. И все эти, пусть несложные, заботы выпадают на долю одной лишь матери.

Пока она три-четыре недели бессменно сидит на гнезде, защита от врагов у нее одна-единственная - быть невидимкой, не вздрогнуть от внезапного испуга. И не всегда даже угроза соб-ственной жизни заставит ее взлететь, оставив врагу яйца. А главным врагом кряквы везде и всюду остается ворона. Есть и другие, их немало, но ворона чаще всех грабит гнезда, утаскивая яйца, и она же ловит птенцов-пуховичков прямо на глазах у матери. Одна воронья пара может обездолить буквально всех уток, загнездившихся по соседству.

Когда утка становится наседкой, ее селезень еще несколько дней бродит неподалеку вроде сторожа, а потом исчезает навсегда. Он, оставаясь прежним красавцем, ищет не новую подругу, хотя весна еще не кончилась, а таких же, как сам, бывших семьянинов. По двое, по трое дремлют они день-деньской на плесиках, летают и плавают мало. А потом, собравшись холостяцкой стайкой, улетают на большие степные озера с крепкими камышовыми зарослями, в тихие, заросшие затоны, в непролазные плавни южных дельт. Впрочем, если поблизости найдется надежное место, то останутся и там сменят свой семицветный наряд на рябенькое утиное оперение. У каждого разом выпадут все полетные перья, и птицы на месяц станут словно бескрылыми. Так что селезню никак нельзя оставаться возле семьи, если бы и захотел, такой он ей не опора и не защита. И без того слабые голосом самцы на линьке становятся вовсе молчальниками, чтобы ничем не выдать свое прибежище. Но их отыскивают береговушки. И пока не намокло и не утонуло линное утиное перо, ласточки собирают его, чтобы выстелить в норках собственные гнезда. У береговушек одна надежда - на селезней, потому что другие птицы - ни сухопутные, ни водоплавающие - еще не линяют. Самки меняют свое оперение так же, но остаются при выводке до тех пор, пока утята не станут утками.

Текст взят из книги Семаго Л.Л., Птицы. - М. Мысль. 1994.